6 сентября от Р.Х. Наука и Религия 4. Космос как послушание

Многие из читателей нашего сайта, из тех кто застал в зрелом возрасте жизнь при СССР, хорошо помнят, сакраментальную фразу агрессивных апологетов «научного» атеизма, фразу не имеющую отношения ни к вере ни к науке, но при этом «поднятую на флаг» богоборцами. «Гагарин в космос летал – Бога не видел».  Не будем на ней сегодня  глубоко останавливаться. Говорить о политической воли, противопоставленной воле Бога, и о насаждаемом государственной машиной тотальном невежестве – выдаваемом за «научный подход».  Сегодня мы предлагаем окунуться в реальный быт, современной космонавтики. Отношению к Богу и вере, людей, наблюдающих всю ойкумену, из глубин пространства, в виде шарика, способного уместиться на человеческой ладони.  Предлагаем вашему вниманию, подробное интервью космонавта – испытателя Сергея Рыжикова данное интернет порталу «Православие и мир»… 

«Афон – любимое место, которое я наблюдал из космоса»

– Когда вы на Земле, вы, наверное, соблюдаете посты, как человек верующий. А в космосе? 

– Есть такие вещи, о которых не особо хочется говорить открыто, потому что они сокровенные. 

Да, конечно, стараюсь соблюдать посты. Но это же не цель, это средство. И этим средством надо разумно пользоваться и, уже имея небольшой земной опыт, понимаешь, что и на орбите это тоже необходимо. Для меня было очень радостно и удивительно, что это можно было сделать без последствий для работы, для организма. Я понимал озабоченность наших медиков, когда на подготовке заявил, что в этот период мне желательно вот такой рацион питания обеспечить. Спасибо нашему врачу экипажа, который поддержал меня. У нас все открыто для специалистов, нельзя от себя что-то личное творить, поэтому я сказал об этом заранее. Рождественский пост прошел с радостью и без каких-то затруднений. А вот на Великий мне уже пришлось смиряться, потому что на меня надавили, сказали: рыбу ты обязан есть, хочешь не хочешь. 

– В сложных условиях, в той же Якутии, например, никогда от рыбы не отказываются. 

– Да, как на Соловках даже. 

– Но все-таки полгода причащаться вам не получалось, конечно. 

– Конечно, да, невозможно.

Позывной «Фавор»

– И получается, что ваша последняя (или, как говорят летчики и космонавты – крайняя) экспедиция оказалась самой религиозной – ее так журналисты назвали. 

– Я бы не согласился с этим определением. Многие предшествующие экипажи не скрывали свою веру, и в космос уже неоднократно летали святыни, частица мощей преподобного Сергия и святителей московских Петра и Филиппа, великомученика Георгия, и кресты летали с ребятами, все с благословения. Отец Иов 

  провожал, встречал экипажи. Не думаю, что наша экспедиция какая-то особенная, чем-то отличающаяся. Валерий Григорьевич Корзун – главный алтарник в нашем храме. Юрий Валентинович Лончаков летал с мощами преподобного Сергия.

– Расскажите про ваш позывной «Фавор». 

– Я долго его искал. И к детям ездил, и советовался здесь, в центре, со старожилами, со специалистами. Помню, как у нас было первое испытание по программе общекосмической подготовки – работа в сурдокамере, и необходимо было выбрать позывной. И я на тот момент выбрал «Мир». Мне он чем-то понравился, потому что значение этого слова не только, как мир в плане «без войны» и окружающая нас действительность, но еще я вычитал, что, оказывается, «миром» раньше называлось сельское поселение. Поскольку у меня крестьянские корни, мне этот позывной был близок – община, какой-то свой тесный мир… 

Но я понимал, что этот позывной фонетически не звучный и, может быть, слишком громкий. В общем, когда уже все мои поиски иссякли, я просто спросил у батюшки. И он мне тут в лоб сразу – «Фавор». Я сначала засомневался, это ж так громко, это еще громче, чем «Мир». «Ну, смотри, подумай». Мои повторные попытки придумать позывной ни к чему не привели. И сейчас я понимаю, насколько батюшка был прав, моментально попал в точку. И когда я экипажу предложил его 19 августа, меня ребята поддержали.

– И эмблему тоже вы сами придумали? 

– Да, эмблему тоже. Непростой был у нее путь. Разные варианты были. И в итоге очень большую помощь оказал Андрей Бабкин, космонавт набора 2010 года, очень увлекается символикой. Благодаря ему и Виктору Николаеву, а также его друзьям заграничным, эмблема получилась в итоге вот такой. Радует. 

Эмблема экипажа по программе экспедиции МКС-49/50

– Тем более 19 августа – праздник Преображения – это и ваш день рождения. И Фавор, и в Звездном храм Преображения, и на вашей малой родине тоже храм Преображения. Интересно как все складывается. 

– Ну, это же не мы складываем, так получается. 

Афон из космоса – не просто географический объект

Фавор из космоса

– Вы перед полетом были на Афоне. Это была ваша личная инициатива? 

– Давно об этом мечтал, конечно. В марте прошлого года, после «дублирования» мне дали 10 дней отпуска перед последующей подготовкой в составе основного экипажа, и я слетал во время Великого поста на Афон. Получил свою долю того положительного заряда, который, наверное, в определенной степени помог эти полгода пройти и справиться с теми сложностями, которые в тот момент возникли. Ну, и самое главное – удалось побывать в том святом месте. Может быть, это громкие слова, но люди, которые там живут, покрывают нашу планету и всех нас своей любовью, своей молитвой. Удивительное место. И, наверное, это одно из самых любимых мест, которые я наблюдал из космоса, фотографировал. 

Афон из космоса

– Оно как-то по-другому выглядит? 

– Конечно, выглядит по-другому. Одно дело – на Земле ходить и смотреть на гору... 

– Нет, я имею в виду – по сравнению с другими местами из космоса. Как говорили про Оптину, что космонавты видели даже луч света с этого места. 

– Я тоже читал Нину Павлову, про этот луч, и, признаюсь, так и не удосужился уточнить у космонавтов. Я выяснил, кто летал в это время, посмотрел все эти даты, но те люди уже все на пенсии, и мне не удалось с ними поговорить и спросить, как это было, как они это видели, в каком виде. Про себя не могу сказать, что с орбиты видел что-то необыкновенное.

Хотя, конечно, полярное сияние в Крещенскую ночь – необыкновенное явление, красивое, зрелищное, еще и плюс такой праздник большой. Оно над Россией было, с северо-запада где-то над Питером начиналось и в сторону Урала распространялось. Очень красиво. Впечатляет. Но такого чего-то необычного на Афоне... Он красив, его легко найти, но чтобы он чем-то таким особым обладал, я не сказал бы. Хотя, конечно, гора сама по себе неповторимая. И с какого бы ракурса ни проходила трасса орбиты, на нее смотришь и понимаешь, что это не просто географический объект, это что-то гораздо большее. 

Галилейское море и гора Фавор

– Такой вопрос: Бог ближе на орбите или на Земле? 

– Высота орбиты станции – около 400 километров. До Питера в два раза больше, чем до космоса, если уж по расстоянию. И по себе не ощутил, что Бог там ближе. Совершенно точно сказал отец Иов, что Бог ближе к тому, у кого сердце чище. А на орбите возможности его очищать особенно не было, даже я бы сказал, что какое-то отдаление произошло, потому что там работа, рутина. И, в общем-то, сердце не очищается, а грубеет. На Земле, в храме присутствие Бога ощущается гораздо ярче, гораздо явственней. Мы вернулись на Страстной неделе, и первая за полгода служба – Пасхальная, это же словами не передать! Вот где стартовая площадка в Небо. Вот где была реальная близость к Творцу! 

Храм Преображения Господня в Звездном городке 

«О смерти я вообще не задумывался»

– Когда вы готовились, и в самом полете вы же понимали, что подвергаетесь очень большому риску? Все могло произойти. Был страх смерти? Что помогало его преодолеть? И были ли какие-то ситуации, когда точно помогал Господь, вмешивался в течение обстоятельств? 

– За годы подготовки мы привыкли к тому, что большей частью все проходит упорядоченно, планово, слаженно и без серьезных эксцессов. Хотя случалось разное, но, в общем, не выходило за рамки, граничащие с жизнью и смертью. Поэтому был настрой, понимание, что все уже «вылизано», все уже отработано и на Земле, и в технике, и экипаж подготовлен хорошо, и, в общем-то, все должно быть штатно, спокойно, без каких-то происшествий. Поэтому о смерти я вообще не задумывался. 

Перед стартом

Но когда я общался со своими товарищами по экипажу, видел их трепетные взаимоотношения в семье, видел, как это беспокоит их семьи. И, конечно, мои родные тоже переживали. И в этот момент я понял, что страх есть, но страх не за себя, а за экипаж, и скорее не страх, а реальное осознание возможной опасности, и моей ответственности за ребят как командира. 

«Я мечтал стать летчиком»

– Сколько лет вы ждали экспедицию в космос? 

– 10 лет. 

– Сложно было? Или вы точно знали, что в конце концов окажетесь в космосе? 

– Конечно, невозможно было точно знать. Но я верил, ждал, надеялся. Это средний срок. Те ребята, которые шли впереди нас, примерно столько же ожидали своего полета. Поэтому я был настроен примерно на такое же время. 

– Как появилась эта мечта? Это такое детское «хочу быть космонавтом» или другой путь? 

– В детстве мы, конечно, мечтали о космосе, но эти мечты были присущи многим в то время. Тогда все мечтали. Более осознанно я мечтал стать летчиком. Для меня это был выбор с самого раннего детства, к которому я последовательно шел, готовился. 

Космонавтика периодически всплывала и уходила в тень авиации, но было понимание, что это что-то слишком высокое, заоблачное, недостижимое. Я, конечно, читал книги, интересовался, периодически мечтал о космосе, но эти мечты были на грани невозможного, чего-то далекого. Поэтому осознанно я принял решение, когда узнал, что есть набор в отряд космонавтов, что у простого летчика есть возможность испытать свои силы. 

– Вы бываете в Америке и работаете с американскими астронавтами. Насколько подготовка в России сложнее, тяжелее? У вас есть какое-то впечатление о разнице подготовки – по совместной работе или по каким-то подготовительным моментам? 

– Поскольку мы уже достаточно длительное время работаем вместе, то и учимся друг у друга, и дополняем друг друга. Мы, например, совместно с астронавтами в рамках подготовки уже непосредственно к космическому полету проходили испытания по выживанию в различных условиях. И у них тоже есть тренировки по операциям в экстремальной окружающей среде, но они проводятся в несколько другой форме. 

Например, подводное испытание, когда астронавтам в лаборатории под водой, на глубине 19 метров, создаются условия, приближенные к условиям проживания на орбитальной станции, или длительный период выживания в пещерах. Сейчас, наверное, вы слышали, эксперимент проводится на Гавайях, где его участники 8 месяцев живут на базе в изоляции. Но это не отбор и не подготовка, это немножко другое, это уже эксперимент в рамках подготовки к работе на другой планете. 

– А изоляция на Гавайях – это психологическое или физическое испытание? 

– Психологическое, экспериментальное. Разнополый (7 человек) коллектив выполняет определенные научные программы. И, конечно, за ними наблюдают и в плане психологического взаимодействия.

«Я не женщина, я астронавт»

– Как вам работалось с женщиной-космонавтом? Почему у нас в России нет женщин-космонавтов? 

– России все-таки более близко понятие, что для женщины основная профессия – это быть мамой. Может быть, поэтому. Как говорят, у космонавта нет пола, мужского или женского. Ведь космическое пространство – это враждебная для человеческого организма среда, и там не будет никаких поблажек вне зависимости от того, мужчина ты или женщина. И там тоже есть такое понимание, что «я не женщина, я астронавт». Но это их выбор, я не имею права никого осуждать. А в профессиональном плане этих женщин есть за что уважать, потому что у них предельно ответственное отношение, максимальная выкладка, высокий профессионализм. И, конечно, в плане совместной работы отставать нам как-то было не к лицу, поэтому приходилось подтягиваться, стараться, быть на уровне. 

– Все-таки менталитет, действительно, другой. «Я не женщина, я астронавт»… 

– Да, ни капли не уступить, быть и в физическом, и в профессиональном отношении на уровне с мужчинами, без всяких поблажек. 

– Немного странно это было? 

– Да, для нас, конечно, немного непривычное восприятие. 

Но поймите, что не все так жестко и параллельно-перпендикулярно. Женщина в любой ситуации остается женщиной, она никогда не прекращает следить за собой, всегда хорошо выглядит, вкусно готовит.

И готовиться в полет, и работать с ними мне очень понравилось. Они очень адаптивные, приветливые, открытые, причем не натужно, не искусственно, и всегда готовы помочь в любой момент. Ни одна наша просьба не осталась без ответа. В общем, у меня самые положительные, добрые воспоминания и о подготовке, и о совместной работе. Очень интересно было. 

– А на каком языке вы общались? 

– На известном – «рунглише», то есть они стараются больше использовать русский язык, мы – английский. Задача стоит такая: как можно быстрее донести нужную информацию и, соответственно, обратно ее воспринять также без сложностей. Если выполняем какие-то эксперименты или работы с использованием российской техники, то, естественно, терминология русская, если английской – то английская. Ну, и даже разговорный язык в себе сочетает оба языка.

«Первый приезд в Звездный – это незабываемо»

– А что больше всего врезалось в память? Когда вы уже были на корабле, или когда в Звездный приехали? 

– Конечно, первый приезд в Звездный – это незабываемо. 

– Вы приехали, когда поступили в отряд? 

– Нет, я сначала приехал на собеседование, потом – на медицинскую комиссию, а потом уже приехал проходить отбор. Хотя, когда я служил в полку летчиком, дважды приезжал в Звездный вращаться на центрифуге для планового стационарного медицинского освидетельствования. Но когда я уже с пониманием, с другими задачами переступил порог КПП, увидел эти сосны, устремленные ввысь, конечно, были ассоциации с новым стремлением, с ракетами. Это было незабываемо, очень мощное впечатление. 

Помню, это было в мае. Я приехал на медкомиссию, шел с электрички, там лес очень красивый, ландыши вокруг. Было благоухающее, торжественное внутреннее ощущение какой-то причастности или будущей причастности к чему-то большому. Наверное, даже больше незабываемо, чем посадка в ракету. Тут уже были технические моменты, уже не до впечатлений, не до эмоций, это уже работа. 

– Когда я смотрела видео про ваше приземление, у вас был такой взгляд... Может быть, я так интерпретировала, но было ощущение, что вы посмотрели на небо, на землю: ага, все на месте, нормально.

На Земле

– Да, когда закончились основные послепосадочные операции, люк открыли и переместили в кресло, то есть основная, самая важная работа уже осталась позади, и можно было немного дать волю каким-то ощущениям. Действительно, мы полгода не были на Земле, она же родная: тут и запахи, и люди, и встречи, и взгляды. Конечно, это все оказывало определенное влияние. Поэтому можно было немножко дать волю себе.

– После вашего полета что-то изменилось в отношении к Земле, к людям? 

– Конечно, нельзя остаться равнодушным. Глобально полет общее мировоззрение не меняет, но какие-то свои коррективы в мироощущение он привнес. Действительно, наш космический корабль «Земля» маленький, действительно хрупкий, нуждается в нашей общей трепетной защите. И восприятие континентов иное, если реально на них смотреть, а не просто представлять по школьным учебникам географии. Конечно, это накладывает свой отпечаток. 

– Мечта быть летчиком из окружения взялась? Друзья повлияли, или кто-то еще? 

– У меня дедушка служил в авиации, воевал, дошел до Кенигсберга в составе бомбардировочного полка на самолетах «Бостон», которые поставлялись по ленд-лизу. И что-то он рассказывал, конечно, в детстве. Я родился в городе Бугульма, в Татарской АССР, а потом родители переехали в Тюменскую область, мне был год. 

Но, поскольку к бабушкам-дедушкам мы летали как минимум раз в год, а то и почаще, самолет был для меня уже привычным понятием, ну и, конечно, завораживающим. Меня всегда тянуло все в самолете посмотреть-почитать, все лючки проверить, а в кабину заглянуть – это вообще счастье.

Сергей с родителями

Мы однажды летели небольшим Л-410 из Ейска в Ростов, я тогда второй класс закончил. Увидел, что у летчиков перегородки между кабиной экипажа и салоном не совсем закрыты, есть щелочка. Мы сидели на переднем сиденье, я в щелку голову засунул и наблюдал за действиями экипажа, а летчик меня увидел. Иди, говорит, сюда. Посадил на колени – вот он, предел детского счастья! Я сижу на коленях у летчика, за штурвал держусь. Тут, конечно, решение стать летчиком было принято однозначно.

Не было ситуаций, когда не знаешь, что делать

– Скажите, а подготовка и сам полет чем-то отличались? Вы наверняка на этой центрифуге перегрузки переносили намного больше, чем потом в полете. 

– Ну, конечно. Представляете, космонавты первых наборов вообще испытывали 20-кратные перегрузки, то есть с очень большим запасом. Ученые, специалисты пытались выяснить запас прочности человека на случай самых разных нештатных ситуаций. У нас, конечно, было все попроще: максимальные перегрузки хоть и примерно в два раза превышают штатные, но они соответствуют тем, которые нештатно могут быть и бывали уже в истории. Они нормальные по переносимости, тем более те перегрузки, которые испытывают космонавты, отличаются от тех, которые в авиации, по направлению воздействия и по степени их влияния на организм, на состояние человека. В авиации немножко посложнее, потяжелее. 

– А были какие-то ситуации, когда вы не знали, как себя вести, что делать? Или все-таки вы все заранее проработали? 

– Пилотируемая космонавтика живет и развивается уже полвека. И, конечно, с каждым полетом в общую копилочку привносятся определенные знания, наработки на основании послеполетных докладов экипажей, на основании штатных и нештатных рабочих ситуаций. Специалисты работают, все совершенствуется. Лекарства есть с большим запасом, всегда можно их скомбинировать, выйти из положения. В общем, таких ситуаций, чтобы можно было сказать «я не знаю, что делать», не было. Ни в подготовке, ни в процессе полета. Какие-то сложности, конечно, возникали, но они были решаемые, рабочие, как с точки зрения подготовки, так и с точки зрения какой-то смекалки, выхода из ситуации имеющимися доступными способами.

«На Марс? Всегда готов!»

– Когда на пресс-конференции вас спросили, готовы ли полететь на Марс, вы так оживились: «Всегда готов!» И в связи с этим вспоминается наше интервью с Георгием Гречко. Он сказал, что, если бы Королев жил подольше, то мы наверняка были бы уже на Марсе. Хотя радиацию никто не отменял. 

– Да, это основной препятствующий фактор сейчас для осуществления этой программы. 

– Да-да. Но, тем не менее, почему вы так оживились? Такое ощущение, что это действительно ваша мечта. 

– Дело в том, что, как я и сказал, решение по выбору жизненного пути было принято в зрелом возрасте, и у меня было два года на подготовку. Я узнал о наборе в отряд космонавтов в 2004 году, когда проходил медосвидетельствование в военном госпитале в Москве. А отобраны мы были только в 2006-м – через два года. 

И, в общем-то, я за это время очень увлекся историей космонавтики, много читал. И, конечно, книги о Сергее Павловиче Королеве и других пионерах космонавтики. Думаю, что, несмотря на занимаемые высокие ответственные посты, они зерно своей мечты пронесли через всю жизнь. Например, Фридрих Цандер начинал каждое свое утро со слов: «Вперед – на Марс». 

Конечно, для них реализация межпланетных полетов была движущей силой всех их устремлений. Хотя внешне, конечно, они работали на страну, на оборону. Поэтому соглашусь с Георгием Михайловичем, что наверняка уже побывали бы на Марсе, будь Сергей Павлович жив. Потому что это был деятельный человек мирового уровня, гениальный организатор. 

Действительно, это же уму непостижимо – человек полетел в космос через 16 лет после окончания войны. Страна восстанавливалась из разрухи – и совершить такой прорыв! Наша современная космонавтика во многом базируется на основании открытий и конструкторских решений тех лет: стартовые площадки, облик кораблей и орбитальных станций, схемы ракет-носителей и т.д. Настолько задел был мощный, что позволяет развивать тематику еще десятилетиями. 

– И даже если полет в один конец, вы бы готовы были? 

– Я думаю, на это, во-первых, никто бы не пошел. 

– Из руководства? 

– Конечно. Все-таки, какими бы грандиозными и масштабными ни были цели, человеческая жизнь является наибольшей ценностью. Поэтому это невозможно в плане постановки задачи как таковой. Если заявить, что я готов в один конец, – психологи явно бы заинтересовались таким ответом. Я всегда на положительное настраиваюсь – туда и обратно. (Улыбается) 

– А с Георгием Михайловичем Гречко вы много общались? 

– Мне довелось с ним познакомиться и пообщаться, когда я служил в полку в Забайкалье, и, наверно, это было наше самое длительное общение. Он прилетел в Читу к своим друзьям, заодно и отдохнуть в санатории. После интервью на местном телевидении удалось с Гречко лично познакомиться, пообщаться. Я ему тогда открылся о своем намерении и получил несколько советов и благословение: давай, дерзай, вперед! 

– То есть можно сказать, что он тоже повлиял на ваш выбор? 

– Да-да, конечно. Оказалось, не только на меня повлиял, но и, как выяснилось, и на Андрея Борисенко. Когда он учился в школе и занимался в Клубе юных космонавтов, Георгий Михайлович так же их поддерживал, приходил в клуб и подвигал ребят на будущие достижения. 

– А есть люди, на которых вам хотелось бы равняться, о ком вы в трудные минуты вспоминаете? 

– В авиации в профессиональном отношении мы всегда равнялись на своих командиров. Во многих отношениях они были для нас примером. В космонавтике то же самое. Не забываю, как мне посчастливилось поработать в гидролаборатории с Юрием Ивановичем Маленченко. 

Он уже опытный космонавт, на тот момент четыре полета, а я еще где-то в середине пути к первому, и опыт совместной тренировки с таким грамотным человеком ничем не заменишь. Очень многие из тех, кто был впереди, для нас, конечно, являются примером. 

«На Марсе будут яблони цвести»

– В космосе вы проводили много научных экспериментов, вы рассказывали, что выращивали какие-то овощи и салаты, и даже ели. В то же время ведь под действием радиации жуткие мутации происходят. Как вы это все ели? Не страшно было? 

– Мы употребляли в пищу салаты, выращенные на американском сегменте. Это нас коллеги угощали из своей установки. 

– Сами-то они ели? 

– Конечно. Дело в том, что образцы выращенных растений ранее уже отправлялись на Землю, их исследовали, поэтому и получили добро на их употребление в пищу на борту. Сами понимаете, что все регламентировано, просто так нельзя принять решение. 

– Но, тем не менее, яблочки-то килограммовые вырастают же сейчас? 

– На Марсе будут яблони цвести, а пока еще… 

– Нет, подождите. Кто-то из космонавтов рассказывал, что из семян из космоса выращивают какой-то необыкновенный морозоустойчивый хлопок и еще яблони, и яблоки потом весом до килограмма. Меня соседи по даче просили семечко у вас попросить. 

– Семечко? Видимо, у меня здесь пробел в подготовке. Тем более, по этому эксперименту с нашей оранжереей работал Андрей Борисенко, он должен был выращивать перец. Про эти яблочки я слышу впервые. 

– Но хоть про какой-то эксперимент расскажите. 

– Нам удалось, если уж речь зашла о питании, поработать над пробиотиком. В феврале на пятом грузовике нам доставили оборудование для этого эксперимента, мы установили новый «главбокс» и выполняли перетиснение раствора в сухой пробиотик. И в дальнейшем специалисты определяли его качества, его готовность для употребления в пищу. А поскольку этот продукт необходим для нормальной работы ЖКТ в длительных космических полетах, надеемся, это будет шагом не только к экспериментальному, а уже к штатному использованию на борту. 

– Может быть, вы что-то такое расскажете, чего мы не знаем о космонавтах, то есть какой-то секрет откроете? У нас же наверняка представление очень неверное о жизни на космической станции. 

– Ну почему неверное? Как-то Георгий Михайлович Гречко очень емко сказал: «Какие секреты? Просто обычные люди работают в необычных условиях». А условия действительно необычные. Даже за шесть месяцев экспедиции все равно не мог насладиться состоянием невесомости, возможностью перемещаться, летать, аки…(Смеется) Действительно, непередаваемое ощущение! Это, наверное, самая важная отличительная особенность – постоянное нахождение в этом состоянии. Я не говорю уже о возможности наблюдать красоты и вообще земную поверхность.

«Рабочий день расписан по минутам»

– А как складывается день? Понятно, что режим очень строгий. 

– Рабочий день регламентирован, расписан по минутам. Есть рабочая зона, есть личная зона, есть зона отдыха. Выделяется время для выполнения физических упражнений, ежедневно по два с половиной часа, независимо от праздников и выходных, – это железное правило. 

В шесть утра подъем, полтора часа личное время: привести себя в порядок, осмотреть станцию, выполнить первоначальные действия по перезагрузке компьютеров, по проверке состояния систем. Дальше подготовка к работе: нужно прочитать радиограммы, все задания на текущий день. Затем утренняя конференция с ЦУПами. Приступаем к работе до обеда с перерывом на физические упражнения. 

В зависимости от текущего дня проводим какие-то эксперименты, определяя их последовательность, объем. И пытаемся, если высвобождается время, выполнить еще так называемый task-лист. Это дополнительные задачи, которые не являются основными, а выполняются экипажем при наличии времени, возможностей и желания, хотя желание присутствует всегда, а времени не всегда достаточно. Как правило, эти работы связаны с земной поверхностью – наблюдением, фотографированием, съемками. 

Час на обед. Сразу после обеда продолжение работы, та же физкультура. И вечером конференция уже по итогам дня и по предстоящим задачам на следующий день, сверка радиограмм, уточнение особенностей, уяснение задач. Экипажи ставят перед ЦУПом свои вопросы на следующий день, чтобы с утра получить ответы и приступить к работе с полным пониманием задачи. Дальше – личное время, которое, конечно, личным является относительно. Ужин, подготовка ко сну. Сон у нас по распорядку – с 21:30 до 6:00. 

– А что вы там читали, какие фильмы смотрели? Что делали в личное время? 

– Опять же Георгий Михайлович Гречко говорил: «Каждая минута на орбите важна, ведь такие дорогостоящие государственные затраты». Я с этим чувством и летел туда, как ребенок все это пронес. Мне, честно говоря, жалко было времени на просмотр фильмов, на чтение. Я это делал только в процессе физкультуры: вот ты бежишь полчаса на дорожке – включил себе что-то присланное ЦУПом, группой психологической поддержки экипажа, от родных, может, небольшую видеозарисовку посмотришь, радио послушаешь, не в прямом эфире, а уже вырезанный кусочек. Вот и все. 

Фильм я посмотрел полностью один раз, и то на американском сегменте. В конце рабочей недели обычно мы собирались у нас, а на следующий день, в субботу, собирались у партнеров, это был совместный ужин экипажей. Можно было и текущие проблемы обсудить, и предстоящие. Ну и, конечно, расслабиться немножко, пошутить, поговорить за ужином, – тоже способ снятия эмоционального напряжения, накопившегося за неделю. Ну, а книги… ни одну я не осилил до конца. Только про святителя Иоанна Шанхайского я на ура за неделю прочитал, настолько книга была интересная. 

– Но Библию все-таки вы взяли с собой. 

– Не Библию, я Евангелие взял, книжную миниатюру. 

– И частицу мощей Серафима Саровского? Вы ее уже отдали в храм? 

– Да, сразу по прилете, через несколько дней. 

Частица мощей преподобного Серафима над планетой

– Как-то практически ощущалось, что преподобный Серафим был с вами на орбите? 

– Конечно, ощущалось, что наш экипаж не из трех человек состоит. Как минимум, из четырех, а как максимум – гораздо из большего, просто мы это своими огрубевшими сердцами не чувствовали, не понимали. 

Сложно это объяснить, потому что это уже вне нашего земного миропонимания и, опять же повторюсь, что каких-то явных видений, образов не было. А внутреннее понимание, что сам преподобный рядом, словами не описать и не передать.

«Полет в космос – это только начало, и надо дальше развиваться»

– Свершилась ваша мечта, и, казалось бы, о чем еще больше мечтать? В нашем представлении это абсолютная вершина. 

– Ну что вы! Как в авиации: выполнил определенный набор полетов, достиг какой-то определенной классной квалификации, смотришь, есть ли возможности дальше двигаться? И, конечно, стремишься, работаешь в этом направлении. И здесь у нас поле очень обширное для деятельности. 

Сказать, что мечта сбылась… Конечно, сбылась, но это не значит, что это все. Это только начало, и надо дальше развиваться. Мы столько не выполнили еще, например, выход в открытый космос, к сожалению, на нашу экспедицию не был предусмотрен. Много работ, которые я не выполнял, потому что они были запланированы на других ребят, а я с тихой завистью смотрел, что они это делали, а мне не довелось. (Смеется) 

Работы еще очень-очень много, и мне это интересно, мне все эксперименты очень понравились. И не только эксперименты, а вообще работа, настолько это увлекательно и интересно. Поэтому впереди работы очень много. И мечтаний, и устремлений на будущую работу тоже много. 

– А что ждет профессию космонавта в обозримом будущем? 

– Конечно, мне бы очень хотелось сказать, что будет развитие в плане техническом – поступление новых кораблей, новых носителей, новых стартовых площадок, новых станций или, по крайней мере, модулей, новых более масштабных задач, с привлечением на орбиту не только таких специалистов, как летчик или инженер, но и врачей, агрономов. Я читал об этом еще в детстве, и до сих пор в том виде, как оно читалось и мечталось, еще многое не реализовано. 

Поэтому просто верю, надеюсь, что мы будем рассматривать нашу работу не только как способ получения заработной платы, а хотя бы как немножечко приближенное к тому, что чувствовали люди, которые создавали эту технику полвека назад, и которые всю свою душу, все свое устремление вкладывали в это дело. Тогда, наверное, будут и какие-то масштабные прорывы, и серьезные достижения. 

– Что-то скажете читателям и вообще землянам? 

– Я ж тоже землянин! 

– Остальным. 

– Хочется пожелать экипажу нашего космического корабля с названием «Планета Земля» благополучного полета, бережного, трепетного отношения к своему космическому кораблю и ко всем членам экипажа, которые его населяют. 

Хотелось бы хоть в чем-то перенести на Землю ту атмосферу, которая есть на борту станции, она там очень внимательная, не допускающая не то что конфликтов, а даже раздорных мыслей. По крайней мере, нам надо стараться в этом направлении работать, чтобы вражда, непонимание были не то что побеждены, но, по крайней мере, нивелированы и общим пониманием нашего совместного полета в пространстве и времени, и любовью ко всему, что нас окружает, и, конечно, друг к другу.

Экипаж по программе экспедиции МКС-49/50: Сергей Рыжиков, Андрей Борисенко и астронавт НАСА Шейн Кимброу

Текст и фото – Тамара Амелина 

Фотоматериал из личного архива космонавта и архива Центра подготовки космонавтов имени Ю.А.Гагарина